Сказка о лошади, которая появилась и исчезла.

Вначале дом был розовым - это хорошо видно на старых открытках, сохранившихся в бабушкиной коробке для воспоминаний. Затем его, непонятно для чего, перекрасили в желтый цвет. Когда желтая краска облупилась, ее наскоро спрятали под слоем белой, но на белых стенах дома слишком видны были пятна и следы непогоды, поэтому вскоре дом сменил цвет на незабудково-голубой. Так он и простоял много лет, пока его не одели в леса и полдюжины ловких рабочих не вернули ему первоначальный розовый цвет. Вот как получилось, что бабушка родилась в розовом доме, а Мариус - в голубом, и между тем это был все тот же дом, с парадной дверью, выходящей в тихий переулок, с двенадцатью пролетами отполированных временем покатых ступенек от первого этажа до шестого и с цветочными горшками, отмечавшими каждый пролет. В далекие времена, когда бабушка была юной девушкой и прятала в обувной коробке на дне своего шкафа записки от поклонников, она преодолевала двенадцать пролетов за одну минуту и девять секунд. Через несколько лет ей требовалось уже десять минут, чтобы самостоятельно донести до шестого этажа тяжелую коляску со спящим папой Мариуса. Когда папа Мариуса вырос из младенческого возраста и пошел в школу, бабушка научилась подниматься по лестнице почти бесшумно и частенько заставала его врасплох за курением стащенных у взрослых сигарет или игрой в пасьянс. Нынче бабушка оставляла сумки с продуктами консъержу, добавив несколько монет на чай, а сама целых пятнадцать минут карабкалась на шестой этаж, кряхтя и стуча палочкой.

Мариус следил за ее восхождением с самого первого этажа: он пробирался в прихожую и прикладывал ухо к розовому цветку на обоях, у самой входной двери - это был секретный пост, с которого слышно все, что происходит в доме. Вот тетя Алиса поднимается на второй этаж, ведя на буксире капризничающих близнецов. Вот дядя Альдо принес с работы половину шоколадного торта со сливками - хорошо работать кондитером, но дядя Альдо так не думает, ему ведь приходится есть все непроданные торты и остатки миндальных пирожных на завтрак, обед и ужин. Вот дядя Стефан принимает оглушительный душ. Пение дяди Стефана в душе слышат все жители дома и нескольких окрестных домов, без всяких подслушивающих устройств. Вот бабушка останавливается передохнуть на площадке четвертого этажа и обсуждает с соседкой новые таблетки от давления. Когда она, наконец, добирается до пролета между пятым и шестым этажами, Мариус молниеносно возвращается в комнату и ныряет под одеяло. Застань его бабушка у двери, да еще и босиком и в одной пижаме, она сразу же станет волноваться и пить сердечные капли и твердить про постельный режим и, чего доброго, заставит Мариуса глотать жуткое по вкусу анисовое масло.

Дома у Мариуса столько лекарств, что впору открывать аптеку. В этом, конечно, виновата бабушка, которая считает, что беда никогда не сообщает о приходе заранее и что береженного Бог бережет. На полочке в ванной стоят бутыльки с камфорой, ушными и глазными мазями, каплями от гипертонии и сиропом от кашля. В серванте, на дне фарфоровых бабушкиных чашек, прячутся бледно-желтые горькие таблетки. Когда бабушка отлучается, Мариус выбрасывает таблетки в мусоропровод, но на следующий день они появляются снова. Мариус подозревает, что они размножаются за бабушкиной ширмой и оттуда организовывают захват его, Мариуса, территории.

На территории Мариуса есть кровать с высокой спинкой, полка с детскими книгами и окно. Это отличное окно шестого этажа, из которого видно все городские крыши до самой окраины и вдалеке тонкий шпиль телевизионной башни. Ночью в окно заглядывают звезды, а днем, если забраться с коленями на подоконник и свеситься вниз, видно, как соседские мальчишки играют в футбол на вытоптанном газоне. Мариус иногда свешивается и даже болеет за какую-нибудь из команд, разумеется, в переносном смысле и в бабушкино отсутствие.

Однажды - бабушка как раз ушла за покупками и в парикмахерскую, строго приказав Мариусу не нарушать постельный режим, - в окне шестого этажа появилась и исчезла лошадь. Точнее, не вся лошадь, а ее голова - целая лошадь ни за что не поместилась бы в обычном окне. Мариус удивленно заморгал и протер глаза - лошадь снова появилась.
- Здравствуйте, - вежливо сказала лошадь вполне человеческим языком, старательно выговаривая букву "р". - У вас не найдется, случайно, зеркала?
Мариус закрыл глаза, потом открыл, закрыл-открыл, закрыл-открыл, пока перед глазами не заплясали черные точки. Лошадь оставалась на месте.
- Не стоит так волноваться, - кротко сказала она. - Если вам неприятно мое общество, я тут же исчезну.
- Пожалуйста, не изчезайте! - Воскликнул Мариус. - Можно погладить вашу гриву?
- Можете погладить, - не без удовольствия согласилась лошадь и слегка наклонила голову, чтобы Мариусу было удобнее дотянуться до шелковистой гривы.
- Раз уж у вас нет под рукой зеркала, - продолжила она, - не могли бы вы сказать мне, какого я цвета?
- Серого, - ответил Мариус. - Светло-серого с темными пятнами.
- Яблоками, - поправила лошадь, нисколько не обидевшись, - лошадиные пятна называются яблоками.
И она тихонько заржала, обдав Мариуса волной теплого лошадиного дыхания.
- Скажите, - волнуясь спросил Мариус, не переставая гладить лошадиную гриву. Она была мягкой и блестящей, словно сотканной из сотни тысяч тончайших паутинок. - А вы забрались по пожарной лестнице?
- Нет, - ответила лошадь. - Разве вы видели лошадей, умеющих лазить по пожарным лестницам?
С этими словами она исчезла, да так неожиданно, что рука Мариуса застыла в воздухе.
- Извините, - извинилась лошадь, появляясь снова. - Я давно отвыкла долго оставаться на одном месте.
- Хотя, - добавила она, кокетливо косясь на Мариуса большим карим глазом, - я никуда не тороплюсь.
Лошадь осталась у окна шестого этажа до самого полдника, периодически исчезая и появляясь снова. Она даже согласилась съесть за Мариуса тарелку тушеной капусты, которую он терпеть не мог, и получила в благодарность за это несколько бабушкиных домашних печений. Они даже сыграли партию в шахматы - лошадь аккуратно двигала фигуры носом и пообещала научить этому Мариуса.
- Ну, мне пора, - сказала лошадь, заслышав бабушкины шаги в пролете четвертого этажа - у лошадей очень тонкий слух. И она исчезла.
Вернувшись, бабушка увидела смиренно лежащего в кровати Мариуса и обнаружила на кухне тщатльно вылизанную тарелку из-под тушеной капусты.
- Какое счастье, ребенок поправляется, - прошептала бабушка и налила себе сердечных капель, чтобы справиться с радостным волнением.

На следующий день кусочек неба над розовым домом потемнел и нахмурился тучами, а по телевизору обещали затяжные дожди и возможность града.
- Врут, - категорично заявила бабушка и отправилась на почту, прихватив с собой, на всяктй случай, зонтик.
Стоило ей захлопнуть за собой входную дверь, как Мариус опрометью бросился на кухне, принес оттуда горсть песочного печенья и разложил на подоконнике.
- Хотя, в такую погоду она наверняка не появится, - вздохнул он, не отрывая взгляд от окна. Не его глазах синие облака превратились в фиолетовые, фиолетовые облака собрались в угрожающую грозовую тучу и, стоило из тучи брызнуть первым тяжелым к
аплям, в окне появилась лошадь.
- У вас на подоконнике лежит печенье, - вежливо сообщила она.
Мариус радостно закивал.
- Это вам!
- Очень мило с вашей стороны, - обрадовалась лошадь и съела одну печеньку.
- Может быть вы зайдете в дом? - Пригласил Мариус. Ему было ужасно неловко от того, что большая часть лошади мокнет за окном.
- Вряд ли я протиснусь в окно, - возразила лошадь. - Но если у вас найдется большой зонтик или непромокаемый плащ.
Непромокаемого плаща у Мариуса не нашлось, а зонтик забрала, уходя, бабушка, поэтому он стянул с обеденного стола клеенку и, как мог, укрыл ей лошадиный круп.
- Так гораздо лучше! - Заверила его лошадь.
Вот было бы смеху, подумал Мариус, если бы случайный прохожий поднял голову и увидел на высоте шестого этажа висящий в воздухе лошадиный круп, накрытый синей клеенкой в крупные желтые цветы.
Но редким прохожим, которых застал на улице злосчастный дождь, было вовсе не до смеха. Они прикрывали макушки зонтиками, женскими сумками и даже иллюстрированными журналами и со всех ног бежали ко входу в метро.

Дождливым, ах, каким дождливым выдалось лето! Дожди шли каждую ночь и почти каждый день, портя настроение взрослым и каникулы детям. Дети капризничали и слонялись по дому без дела, родители вздыхали и покупали им сладкое, но разве могут десять заварных пирожных заменить так и не наступившее лето? И только дядя Альдо возвращался домой, весело насвистывая: за день ему удавалось продать все торты и пирожные и он, наконец-то, мог поужинать горячей и соленой яичницей-глазуньей, вымакивая ее кусочком черного хлеба.
- Я, конечно, сочувствую детишкам, - признался он бабушке, встретившись с ней на лестнице, - но, как ни крути, радуюсь этому проклятому дождю.
- Я тоже, - согласилась бабушка. - Во-первых, я с детства люблю дождь. А во-вторых, кажется, Мариус пошел на поправку - он стал лучше кушать.
- Да что вы говорите? - Обрадовался дядя Альдо. - Какой молодец! Я, пожалуй, испеку в его честь трюфельный торт со сливками.
Мариусу, который подслушивал разговор, прижав ухо к обойной розе, стало немного стыдно: ведь это вовсе не он, а лошадь, которая появлялась и исчезала, съедала горы бабушкиной тушеной капусты и зеленой фасоли, отвареной на пару.
- Но ведь я и в самом деле лучше себя чувствую, - успокоил себя Мариус и юркнул обратно в кровать, сделав вид, что примерно соблюдает постельный режим.

Всю следующую неделю лошадь появлялась эпизодически, дружелюбно кивала Мариусу из окна и исчезала снова. Мариус забеспокоился было, не нашла ли она себе другого мальчика - в такую погоду добрая половина городских мальчиков сидела дома и хлюпала покрасневшими носами, но в воскресенье на небе неожиданно появилось солнце, а вместе с ним и лошадь.
- Наконец-то подчинили! - Радостно заржала лошадь, вместо приветствия.
- Что подчинили? - Удивился Мариус.
- Небесный кран! Разве вы не заметили, что с неба три недели подряд лилась вода? Ух, мы уже боялись, что всех затопит!
- Ах, вот оно что! - Мариус глядел на лошадь во все глаза, щеки его раскраснелись от удовольствия. Он знал, он всегда знал, что на небе есть специальный кран, из которого идет дождь!
- Скажите, - поинтересовался он. - А горячая вода на небе тоже есть?
- Только холодная, - покачала головой лошадь. - Если на небе хотят принять горячую ванную, то греют воду в тазиках.
- Это, должно быть, очень неудобно, - осторожно заметил Мариус и, набравшись смелости, спросил, - а вы тоже живете на небе?
Лошадь в ответ издала странный кряхтящий звук и мелко затрясла головой - Мариус не сразу понял, что она смеется.
- Нет, - сказала лошадь, отсмеявшись. - Я живу за городом. Вы когда-нибудь ездили на одиннадцатом трамвае, который идет за город?
Мариус покачал головой. Может быть он и ездил на трамвае, но очень давно, когда был совсем ребенком, за руку с бабушкой, и совершенно этого не помнил.
- Линия этого трамвая упирается в синий забор, - продолжала лошадь. - Нужно идти вдоль этого забора до самого конца, потом повернуть направо, через мост, мимо старой мельницы, в обход березовой рощи и там найдешь заброшенное крестьянами поле, на котором в изобилии растут васильки, ромашки и коваль.
- Вы там живете? - Ахнул Мариус. - Совсем одна?
- Почему же, - поправила лошадь, - иногда ко мне приходят гости и мы валяемся в траве и пьем чай с вербеной.

- Хотите ко мне в гости? - Добавила лошадь после короткой паузы.
Конечно, Мариус хотел в гости к лошади! Какая, должно быть, красота в этом поле и как приятно бегать по нему босиком, падать потом в густую траву, чувствуя, как гладят тебя по щеке мягкие кисточки ковыля, а вечером неспешно пить чай. Мариус не очень хорошо представлял себе, что такое чай с вербеной, но знал наверняка, что это очень вкусно. К чаю он мог бы захватить с собой бабушкиного печенья... При мысли о бабушке энтузиазм Мариуса испарился. Она, конечно, расстроится, когда узнает, что Мариус нарушил постельный режим и ездил на трамвае за город, еще и без билета.
- Спасибо, но я никак не могу, - грустно ответил он лошади. - Бабушка говорит, что пока я не поправлюсь, я должен сидеть дома.
- А что у вас болит? - Поинтересовалась лошадь.
- Сейчас ничего, - честно ответил Мариус. - Но иногда по вечерам у меня начинает очень быстро биться сердце. И еще я могу всю ночь проворочаться в постели, но так и не заснуть.Еще я не умею быстро бегать и играть в мяч и смеяться так же громко, как другие дети. И еще, - сказал Маркус совсем шепотом, так тихо, что лошади пришлось вытянуть уши в его сторону, - иногда я слышу, как бабушка плачет, закрывшись на кухне, и тогда мне тоже хочется плакать.
- Ах! - Сказала лошадь и исчезла, но появилась снова через несколько секунд.
- Кажется, я знаю, что это за болезнь, - грустно сказала она. - Несколько моих знакомых мальчиков болели той же самой болезнью. Они тоже ворочались всю ночь в постели и совсем потеряли интерес к подвижным играм и приключенческим романам.
- Но я люблю приключенческие романы! - Запротестовал Мариус.
- Это симптом поздней стадии, - заверила его лошадь. - Ужасная, ужасная болезнь. И, к сожалению, очень распространенная.
- А как она называется? - Испугался Мариус.
- Я забыла, - смущенно призналась лошадь. - Но я обязательно вспомню!
И с этими словами она исчезла.

К вечеру (бабушка как раз пошла к соседке обсудить самый удачный рецепт кабачковых оладий) лошадь появилась, держа во рту листок из школьной тетради в клетку.
- Вот што я вшпомнила о болезни, - прошамкала она и положила листок Мариусу на кровать.
У лошади оказался очень аккуратный, округлый почерк. “Интересно, где она научилась писать?” - подумал Мариус.
- Взросление - тяжелая болезнь, распространенная среди людей, - прочитал он с листка. - Когда человек заболевает взрослением, он начинает скучать, бояться и перестает верить в чудеса.
- Еще он начинает осторожничать, - добавила лошадь. - Закрывает окно, чтобы не продуло, не разговаривает с незнакомцами, ворчит по поводу погоды.
- А потом? - С замиранием сердца спросил Мариус.
- Потом он выходит на пенсию, - ответила лошадь и по выражению ее лица видно было, что в таком исходе нет ничего веселого.
- И что, от этой болезни нет совсем-совсем никакого лекарства? - Спросил Мариус. Он с горечью посмотрел на аптечные пузырьки и склянки, толпившиеся на полках.
- Увы, - покачала головой лошадь.
- Только не надо плакать! - Торопливо добавила она, увидев, как по щекам Мариуса ползут первые беззвучные слезы. - Даже если никому не удавалось вылечить взросление, мы можем попробовать.
- Вырвите у меня из гривы несколько волосков, - она с готовностью подставила Мариусу свою шелковистую гриву. - Перевяжите их ленточкой и всегда носите в кармане. Каждый раз, когда вы почувствуете симптомы взросления, запустите руку в карман и скажите про себя: “Привет, лошадь, которая появляется и исчезает!” И я тоже скажу вам привет. Не забудете?
- Не забуду! - Пообещал Мариус и крепко сжал в руке лошадиные волоски.
Прогремел ласковый гром, как будто кто-то ударил в медные тарелки и по крышам снова застучал дождь.
- Ну, мне пора, - вздохнула лошадь. - Опять они что-то намудрили с краном.
И с этими словами она исчезла.

 

Стихотворение Шарля Бодлера (тоже про лошадь)

Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила Собака злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.